Русские своих не бросают. Четвертая книга о Серой Мышке - Василий Лягоскин

– Я скажу, что теперь моя очередь погулять, Соломон Моисеевич, – встала со стула Наталья.

Она глянула на часы и несколько удивилась – такая неспешная, и вроде бы совсем короткая беседа, в которой со многими паузами говорил практически только гость, длилась до половины двенадцатого.

– Вот это прогулочка получилась у Инессы Яковлевны, – пожалела она больные ноги старушки, которая деликатно постучалась в столовую.

– Входите, – практически одновременно воскликнули хозяйка и ее поздний гость.

Они тут же рассмеялись, так что незримая струна напряженной недоговоренности – с обеих сторон – тут же лопнула; точнее растаяла, чтобы воскреснуть, как только Наталья с Соломоном останутся одни. Потому что она поняла – старый еврей не уйдет, пока не получит ответа. Причем – положительного.

– Хитрый старый черт, – почти ласково выругалась Мышка, – знает, что его никто не погонит из дома на ночь глядя. Вот и развлекайтесь тут вдвоем. А мне надо подумать. Крепко подумать. А ты молчи!

Это она прикрикнула на какого-то маленького монстрика под названием жадность, который сейчас пытался укорениться внутри нее после упоминания о наследстве старого еврея. Она повернулась к Инессе Яковлевне:

– Соломон Моисеевич останется сегодня у нас. Поставьте еще чайку, Инесса Яковлевна, да идите отдыхать, – она едва удержалась, чтобы не выпалить что-то вроде, – только в разных спальнях, ладно?

А Соломон опять угадал, потому что хитро подмигнул Мышке раньше, чем она успела выскользнуть за дверь. Улица встретила ее свежестью близкого моря, далекими сполохами огней над Тель-Авивом и… предчувствием беды. Поэтому она, только что собиравшаяся действительно прогуляться по тихим ночным улицам, тут же скользнула в тень, которая, как оказалось, уже была занята. Человек во всем черном принял ее в объятия – крепкие и усыпляющие. По крайней мере, он сам так думал, перехватывая Мышку на удушающий прием – опасный тем, что тут надо было филигранно просчитывать каждое движение. Иначе к ногам упал бы не пленник (пленница), а бездыханный труп. Агент три нуля трупом становиться не пожелала. Ее движения были еще более точными и стремительными, нежели те, которыми так и не успел воспользоваться неизвестный пока наблюдатель. Именно его тело легло на теплую до сих пор траву. Приводить «черного человека» в сознание Наталья пока не стала. Что он мог сказать интересного? Разве только назвать того, кто прислал его сюда. Так это можно было спросить у другого – того, что дернулся сейчас в тени соседнего дерева.

Серая Мышка скользнула уже сюда; со второго недвижного тела, которую в свете далекого фонаря было видно чуть лучше, она стянула маску. И кивнула – тому, что сделала правильный выбор, не свернув ни первому, ни второму наблюдателю шею – раз и навсегда. Потому что в смуглом лице она распознала отчетливые семитские черты. Прислали ли этих «рыцарей плаща и кинжала» за Соломоном, или это Ирину Рувимчик так быстро вычислили израильские спецслужбы, теперь не имело никакого значения. Этот дом, в который она возвращалась, как мышка в глубокую теплую норку, придется бросить; может быть прямо сейчас. Потому что в следующей тени она разглядела, а точнее прочувствовала какое-то суматошное движение; даже чуть слышный вскрик. Словно туда раньше ее скользнул другой хищник, не такой умелый, как Серая Мышка.

И она отступила – и от места схватки неведомых противников, и от собственного дома. Отступила к другому гнезду, тоже подобранному заранее. Это «гнездо» можно было назвать скорее птичьим; оно располагалось на самой вершине рукотворного каменного «дерева», и было посещаемым практически круглосуточно другими «птицами». Ресторан, незатейливо названный хозяином «Бат-Ям», занимал два верхних этажа самого высокого здания пригорода Тель-Авива. До него Мышке надо было пробежать не больше четырехсот метров; если точнее – триста девяносто шесть; от калитки ее дома, к которому она с трудом прилепила ярлык «бывший», до сверкающей огнями одноименной с рестораном гостиницы.

Наталья похвалила себя – за то, что не поддалась минутному желанию раздеть первого соглядатая и самой облачиться в черный облегающий костюм. Теперь же ее вечерний костюм, тоже вполне удобный, чтобы бесшумно скрадывать противника, не окинули подозрительным взглядом ни привратник у дверей, ни пара девчонок, дежуривших на рецепшене, ни… Крупина, несмотря на неопределенность ситуации, едва не расхохоталась:

– Да меня бы здесь даже голой приняли бы как английскую королеву. Пылинки бы сдували – если бы я им это позволила.

Ирина Рувимчик, истинная еврейка, конечно, не была такой безумно расточительной особой, как англичанка Стюарт, но на фоне остальных «соотечественников» выглядела все-таки сумасбродкой, которой явно некуда девать деньги. Лифт в несколько мгновений вознес Крупину на семнадцатый этаж, где, собственно и располагался сам ресторан. В его летний (читай – круглогодичный) филиал надо было подниматься ножками. И Мышка не поленилась, процокала низкими каблуками – тут можно было обойтись без конспирации – на обдуваемую всеми ветрами крышу здания. Ветер чаще всего дул со стороны Средиземного моря. Наталья, сопровождаемая хорошо знакомым, практически постоянным официантом с говорящим именем Абрам, прошла к своему столику. Он был защищен от дневного зноя и редких дождей оригинальным навесом, а от пьяного падения в пропасть, на асфальт перед отелем, надежной ажурной оградкой. С этого столика был прекрасно виден дом Ирины Рувимчик. Мышку первое время это немного напрягало – ведь отсюда, с высоты почти в пятьдесят метров – можно было «стрелять» не только из мощных телескопов, которые в основном были направлены в сторону моря, но и, к примеру, из снайперской винтовки.

Но это был неизбежный риск, к которому агент три нуля один не то чтобы привыкла, но всегда принимала во внимание. К столику прилагался и персональный телескоп, закрепленный на мощной треноге. Теперь же – к некоторому неудовольствию и гораздо большему интересу Серой Мышки, у этого аппарата появился собрат. Переносной, но, быть может, не менее мощный. Человек, который держал в руках это «оружие», оглянулся на Наталью с Абрамом – как раз, когда она начала диктовать заказ. Мышка не была голодна; Инесса Яковлевна не позволила бы этого. Но зачем еще могла прийти сюда молодая одинокая женщина? Не полюбоваться же на ночной город, или на сполохи недалекого отсюда Тель-Авива? Или подцепить кого-нибудь помоложе, да посмазливей?

– А почему бы и нет? – этот вопрос сейчас любой мог прочесть на лице пока еще Ирины Рувимчик.

Да хоть и тот молодчик, что, оказывается, держал в руках не подзорную трубу, а мощную кинокамеру. Мышка обменялась с ним взглядами. Она – поначалу равнодушным, практически сразу же заполнившимся интересом к этому образчику мужской красоты. Красавчик – сразу заинтересованым; он явно узнал женщину, во двор дома которой заглядывал только что. Больше того – фиксировал на камеру все, то там творилось.

– И что там творится? – Наталья с видимой «неохотой» оторвалась от подчеркнуто мужественного лица, словно скопированного с физиономии известного голливудского актера, и прильнула к окуляру.

И дом, и темный дворик, и еще более темные заросли, окружавшие их, резко скакнули вперед – как раз в тот момент, когда сознание, в отличие от гораздо более медленного взгляда, отметило, как в крышу дома вонзилось что-то еще более темное. Раньше, чем до Натальи донесся далекий приглушенный звук взрыва, дом вздохнул, словно живой, и начал медленно складываться внутрь, погребая под тяжелыми бетонными обломками Соломона, Инессу Яковлевну и такую счастливую в это точке земного шара жизнь Ирины Рувимчик.

Глава 4. Июнь 2001 года. Тель-Авив – Рим

Подполковник Крупина. Холодный ум, чистые руки, горячее сердце и море гнева

Первым побуждением Серой Мышки, оказавшейся за спиной кинооператора через пару секунд – после того, как до ее ушей донесся прощальный вздох дома – было подбросить этого красавчика кверху, а потом перевалить через высокую ограду. Чтобы он летел вниз, вереща от страха, и прося у всевышнего прощения за то, что позволил себе любоваться гибелью ни в чем не повинных людей. Ведь он, несомненно, знал, что тут должно было произойти – иначе зачем притащил сюда кинокамеру?

Потом, еще до того, как пришло осознание безвозвратной потери, холодная рассудительность смыла жаркий гнев, сделав его таким же морозным, и загнав его поглубже в душу, где он не растает, не даст забыть милую старушку Инессу Яковлевну и Соломона. Последнего Наталье тоже было жаль, как и любую божью тварь, покинувшую этот мир раньше отпущенного ему времени. Но от старого еврея у нее осталась хоть дискета, таящая неведомые пока секреты, да задание, от которого Мышка не успела отказаться. А от Инессы Яковлевны…